Ключ к Ребекке. Страница 2

Мужчина шагнул вперед и, потрясенный, воскликнул: «Брат мой!»

До путника дошло, что это все-таки был не сон, по его лицу пробежала слабая улыбка, и он упал без чувств.

Когда он очнулся, на мгновение ему показалось, что он опять ребенок, а вся его взрослая жизнь – это только сон.

Кто-то тряс его за плечо и на языке жителей пустыни говорил: «Проснись, Ахмед!» Вот уже много лет никто не называл его этим именем. Он почувствовал, что лежит на холодном песке, закутанный в грубошерстное одеяло, а его голова обвязана бедуинской повязкой. Ахмед открыл глаза и увидел величественный восход солнца, похожий на прямую радугу на фоне плоского, черного горизонта. Ледяной утренний ветер обжег его лицо. В эту минуту он вновь пережил смущение и тревогу, которые испытал 14-летним подростком.

В тот первый раз, проснувшись и обнаружив, что находится в пустыне, он почувствовал полную растерянность. Он подумал: «Мой отец умер», – и потом: «У меня теперь новый отец». Отрывки сур Корана перемешались в его голове с цитатами из Символа Веры, который тайком на немецком языке читала ему мать. Он вспомнил боль от обрезания и последовавшие затем одобрительные крики мужчин и ружейные выстрелы, которыми они приветствовали его посвящение в настоящие мужчины, в одного из них. Потом была долгая поездка по железной дороге, на протяжении которой его мучил вопрос, какими окажутся его двоюродные братья-кочевники и не отнесутся ли они с презрением к его белой коже и городским привычкам. Мальчик вышел быстрым шагом из здания вокзала и увидел двух арабов, сидящих у своих верблюдов на пыльном станционном дворе; они были с головы до ног закутаны в традиционные одежды, открытыми оставались только их темные, загадочные глаза, которые следили за ним через щель в бедуинской повязке. Все вместе они двинулись к колодцу. Им овладело жуткое чувство: с ним объяснялись на языке жестов. Вечером он понял, что у этих людей нет туалетов, и это открытие привело его в отчаянное смущение. В конце концов ему пришлось спросить об этом. После минутного молчания они разразились смехом. Оказалось, они думали, что он не знает их языка, и поэтому пытались изъясняться с ним знаками; кроме того, спрашивая о туалете, мальчик употребил его детское название, что лишь усилило их веселье. Ему объяснили, что нужно отойти за палаточный круг и присесть на корточки прямо на песок; после этого он уже меньше боялся их, хотя они и выглядели сурово, но были совсем не злыми.

Все эти мысли пронеслись в его голове, когда он в первый раз смотрел на восход солнца в пустыне, и вот теперь, двадцать лет спустя, при словах «проснись, Ахмед» они посетили его вновь так явственно, как будто все это произошло с ним только вчера.

Резким движением он сел, и все воспоминания этих давних дней растаяли, как утренние облака. Он шел через пустыню с заданием огромной важности. Дошел до колодца, и это не было галлюцинацией; он нашел своих братьев там, где они всегда находились в это время года. Потом он упал от истощения, и они завернули его в одеяла и положили спать у костра. Внезапно, вспомнив о своей драгоценной поклаже, он резко почувствовал панику: все ли вещи были с ним, когда он пришел? – и вдруг обнаружил их аккуратно сложенными в ногах его импровизированной постели.

Затем он увидел сидящего рядом с ним на корточках Исмаила. Так было на протяжении целого года, который они еще мальчишками вместе провели в пустыне: Исмаил всегда просыпался первым. Сейчас он спросил:

– Тревожные мысли, брат?

Ахмед кивнул:

– Идет война.

Исмаил протянул ему крошечный сосуд с водой, украшенный драгоценными камнями. Ахмед окунул в него пальцы и промыл глаза. Затем Исмаил ушел. Ахмед поднялся на ноги.

Одна из женщин молча подала ему чай. Он взял у нее пиалу, не поблагодарив, и быстро выпил содержимое. Затем поел немного вареного риса, наблюдая неторопливую жизнь бивака. Похоже, что эта ветвь семьи еще оставалась зажиточной: он увидел нескольких слуг, множество детей и более двадцати верблюдов. Те овцы, которые бродили неподалеку, были, конечно, только частью отары – остальные, наверное, паслись в нескольких милях от лагеря. Наверняка были еще верблюды – даже когда их стреноживали, в поисках корма они забредали так далеко, что исчезали из поля зрения. Мальчишки сейчас, наверное, уже отправились загонять их обратно, как в свое время они это делали с Исмаилом. У верблюдов не было кличек, но Исмаил безошибочно различал их и знал историю каждого животного. Он говорил: «Вот самец, которого отец подарил моему брату Абделю в тот год, когда умерло много женщин. Но верблюд захромал, и тогда отец подарил Абделю другого, а этого забрал назад, он еще хромает, видишь?» Ахмед умел обращаться с верблюдами, но так и не смог выработать в себе такое же отношение к ним, какое развито у кочевников.

Ахмед покончил с завтраком и отправился осматривать свою поклажу. Чемоданы не были заперты на ключ. Он открыл маленький кожаный чемоданчик, который лежал наверху, и, пока разглядывал выключатели и приборные шкалы компактного радиопередатчика, плотно втиснутого в прямоугольник чемодана, перед ним четко, как на киноэкране, пронеслись картины недавнего прошлого: шумный деловой Берлин; обсаженная деревьями улица под названием Тирпицуфер; четырехэтажное здание из известняка; лабиринт холлов и лестниц; приемная с двумя секретаршами; кабинет, вся обстановка которого состояла из письменного стола, дивана, шкафа для бумаг, небольшой кровати, японской гравюры с изображением улыбающегося демона и фотографии Франко с автографом. На балконе, выходящем на Ландверский канал, в компании двух такс стоял седой адмирал, произнесший: «Роммель хочет, чтобы я направил агента в Каир».

В чемоданчике была еще книга, роман на английском языке. Машинально Ахмед прочитал первую строку:

«Прошлой ночью мне приснилось, что я вернулась в Мандерлей».

Из книги выпал сложенный листок бумаги. Ахмед аккуратно подобрал его и вложил обратно. Он закрыл книгу, положил ее на место в чемоданчик и захлопнул крышку. Рядом раздался голос Исмаила:

– Ты проделал долгий путь?

Ахмед кивнул.

– Я пришел из Ливии, из Эль-Аджелы. – Исмаилу эти названия ничего не говорили. – Я шел от самого моря.

– От самого моря!

– Да.

– Один?

– Вначале у меня были верблюды.

Исмаил смотрел на него с благоговением: даже кочевники не решались совершать такие дальние переходы, и сам он никогда не видел моря.

– Зачем?

– Идет война.

– Одна банда европейцев дерется с другой за то, чтобы усесться в Каире. Разве это касается сыновей пустыни?

– Соплеменники моей матери участвуют в этой войне, – сказал Ахмед.

– Мужчина должен идти по стопам своего отца.

– А если у него два отца?

Исмаил пожал плечами. Он понимал дилеммы.

Ахмед поднял чемодан.

– Можно оставить это у тебя?

– Давай. – Исмаил взял у него поклажу. – А кто побеждает в этой войне?

– Соплеменники моей матери. Они похожи на кочевников – гордые, безжалостные и сильные. Они собираются править миром.

Исмаил улыбнулся.

– Ахмед, ты всегда верил в пустынных львов.

Ахмед вспомнил: еще в школе он узнал, что в пустыне когда-то водились львы и, возможно, несколько особей сохранились до наших дней, прячась в горах и охотясь на антилоп, африканских лисиц и диких баранов. Исмаил в это не верил. Тогда этот спор казался очень важным, и они едва не перессорились. Сейчас же Ахмед лишь усмехнулся.

– Я все еще верю в пустынных львов, – сказал он.

Двоюродные братья посмотрели друг другу в глаза. С тех пор, как они виделись в последний раз, прошло пять лет. Мир изменился. Ахмед мысленно отмечал события, о которых он мог бы рассказать: решающая встреча в Бейруте в 1938 году, поездка в Берлин, участие в Стамбульском перевороте… Упоминание любого из этих событий ровным счетом ничего бы не сказало его двоюродному брату, а в это время Исмаил, вероятно, вспоминал события, из которых состояли те же самые пять лет его жизни. С тех пор как они, еще мальчиками, вместе совершили паломничество в Мекку, они любили друг друга страстно, но у них никогда не было общих тем для разговора.